Медея и ее дети [1/8]. Ходила она не праздно была собирательницей целебных растений

/ Полные произведения / Улицкая Л.Е. / Медея и ее дети

    Семейная хроника.

    Медея Мендес, урожденная Синопли, если не считать ее младшей сестры Александры, осталась последней чистопородной гречанкой в семье, поселившейся в незапамятные времена на родственных Элладе Таврических берегах. Была она также в семье последней, сохранившей приблизительно греческий язык, отстоявший от новогреческого на то же тысячелетнее расстояние, что и древнегреческий отстоял от этого средневекового понтийского, только в таврических колониях сохранявшегося наречия.     Ей давно уже не с кем было говорить на этом изношенном полнозвучном языке, родившем большинство философских и религиозных терминов и сохранившем изумительную буквальность и первоначальный смысл слов: и поныне на этом языке прачечная зовется катаризма, перевозка — метафорисис и стол — трапеза… Таврические греки, ровесники Медеи, либо вымерли, либо были выселены, а она осталась в Крыму, как сама считала, по Божьей милости, но отчасти благодаря своей вдовьей испанской фамилии, которую унаследовала от покойного мужа, веселого еврея-дантиста, человека с мелкими, но заметными недостатками и большими, но глубоко скрытыми достоинствами.     Овдовела она давно и больше не выходила замуж, храня верность образу вдовы в черных одеждах, который очень ей пришелся.     Первые десять лет она носила все исключительно черное, впоследствии смягчилась до легкого белого крапа или мелкого горошка все по тому же черному. Черная шаль не по-русски и не по-деревенски обвивала ей голову и была завязана двумя длинными узлами, один из которых плоско лежал на правом виске. Длинный конец шали мелкими античными складками свешивался на плечи и прикрывал морщинистую шею. Глаза ее были ясно-коричневыми и сухими, и темная кожа лица тоже была в мелких сухих складках.     Когда она в белом хирургическом халате с застежкой сзади сидела в крашеной раме регистрационного окна поселковой больнички, то выглядела словно какой-то неизвестный портрет Гойи. Размашисто и крупно вела она всякую больничную запись, также размашисто и крупно ходила по окрестной земле, и ей было нетрудно встать в воскресенье до света и отмахать двадцать верст до Феодосии, отстоять там обедню и вернуться к вечеру домой.     Для местных жителей Медея Мендес давно уже была частью пейзажа. Если не сидела она в белой раме регистратурного окна, то непременно маячила ее темная фигура либо в Восточных холмах, либо на каменистых склонах гор к западу от Поселка.     Ходила она не праздно, была собирательницей шалфея, чабреца, горной мяты, барбариса, грибов, шиповника, но не упускала также и сердоликов, и слоистых стройных кристаллов горного хрусталя, и старинных темных монет, которыми полна была тусклая почва этой скромной сценической площадки всемирной истории.     Вся округа, ближняя и дальняя, была известна ей, как содержимое собственного буфета. Она помнила не только где и когда можно взять нужное растение, но отмечала про себя, как с десятилетиями медленно меняется зеленая одежда: заросли горной мяты спускаются вдоль весенних промоин восточного склона Киян-горы, вымирает барбарис от едкой болезни, сжигающей нижние ветви, а цикорий, напротив, идет в подземное наступление, и корневища его душат легкие весенние цветы.     Крымская земля всегда была щедра к Медее, дарила ей свои редкости, зато и Медея благодарно помнила каждую из своих находок вместе с самыми незначительными обстоятельствами времени, места и всеми оттенками испытанного некогда чувства — начиная от первого июля девятьсот шестого года, когда маленькой девочкой посреди заброшенной дороги возле Ак-Мечети она обнаружила ведьмино кольцо из девятнадцати некрупных, совершенно одинаковых по размеру грибов с бледновато-зелеными шляпками, местной разновидности белого. Венцом же ее находок, не имеющих пищевой ценности, был плоский золотой перстень с помутившимся аквамарином, выброшенный к ее ногам утихающим после шторма морем на маленьком пляже возле Коктебеля двадцатого августа шестнадцатого года, в день ее шестнадцатилетия. Кольцо это носила она и по сей день, оно глубоко вросло в палец и лет тридцать уже и не снималось.     Своими подошвами она чувствовала благосклонность здешних мест, ни на какие другие края не променяла бы этой приходящей в упадок земли и выезжала из Крыма за всю свою жизнь дважды, в общей сложности на шесть недель.     Родом она была из Феодосии, вернее, из огромного, некогда стройного дома в греческом поселении, давно слившемся с Феодосийской окраиной. Ко времени ее рождения дом потерял изначальную стройность, разросся пристройками, террасами и верандами, отвечая этим ростом на бурное увеличение семьи, случившееся в первое десятилетие так весело начинавшегося века.     Этот бурный рост семьи сопровождался постепенным разорением деда Харлампия Синопли, богатого негоцианта, владельца четырех торговых кораблей, приписанных к новому в ту пору Феодосийскому порту. Старый Харлампий, к старости утративший ненасытно-огненную алчность, только диву давался, отчего это судьба, пытая его многолетним ожиданием наследника, шестикратным рождением мертвых младенцев и бессчетными выкидышами у обеих его жен, так щедро награждала потомством его единственного сына Георгия, которого он после тридцатилетних трудов выколотил-таки себе. Но, может, в том была заслуга второй его жены, Антониды, которая по обету дошла до Киева, а родив и выкормив сына, до смерти держала благодарственный пост. А может быть, многоплодие его сына шло от тощей рыжей невестки Матильды, привезенной им из Батума, вошедшей в дом скандально непорожней и рожавшей с тех пор раз в два года, в конце лета, с непостижимой точностью по круглоголовому младенцу. Старый Харлампий по мере рождения внуков слабел, добрел и утратил к концу жизни вместе с богатством даже образ властного, жесткого и талантливого купца. Но кровь его оказалась сильной, не растворилась в других потоках, и те из его потомков, которых не перемолотило кровожадное время, унаследовали от него и крепость натуры, и талант, а всем известная его жадность в мужской линии проявлялась большой энергией и страстью к строительству, а у женщин, как у Медеи, претворялась в бережливость, повышенное внимание к вещи и в изворотливую практичность.     Семья была столь благословенно велика, что являла бы собой прекрасный объект для генетика, интересующегося распределением наследственных признаков. Генетика не нашлось, зато сама Медея, со свойственным ей стремлением все привести к порядку, к системе, от чайных чашек до облаков на небе, не однажды в своей жизни забавлялась, выстраивая своих братьев и сестер в шеренгу по усилению рыжести, разумеется, в воображении, поскольку она не помнила, чтобы вся семья когда-нибудь собиралась вместе: всегда кто-нибудь из старших братьев отсутствовал… Материнский медный оттенок проявлялся так или иначе у всех, но только двое, она сама и младший из братьев Димитрий, были радикально рыжими. У Александры, по-домашнему Сандрочки, волосы были сложного цвета красного дерева, даже и с пламенем.     Выскакивал иногда укороченный дедов мизинец, который доставался почему-то только мальчикам, да бабушкина приросшая мочка уха и исключительная способность к ночному видению, которой, между прочим, обладала и Медея. Все эти родовые особенности и еще несколько менее ярких играли в потомстве Харлампия.     Даже семейная плодовитость расщепилась на две линии: одни, как Харлампий, не могли произвести на свет хоть самого малого ребеночка, другие, напротив, сыпали в мир красноголовую мелочь, не придавая этому большого значения. Сам Харлампий лежал с десятого года на феодосийском греческом кладбище, на самой его высокой точке, с видом на залив, где аж до второй войны шлепали последние два его парохода, приписанные, как и прежде, к Феодосийскому порту.     Спустя много лет бездетная Медея собирала в своем доме в Крыму многочисленных племянников и внучатых племянников, вела за ними свое тихое ненаучное наблюдение. Считалось, что она всех их очень любит. Какова бывает любовь к детям у бездетных женщин, трудно сказать, но она испытывала к ним живой интерес, который к старости даже усилился.     Сезонными наплывами родни Медея не тяготилась, как не тяготилась и своим осенне-зимним одиночеством. Первые племянники появлялись обычно в конце апреля, когда, после февральских дождей и мартовских ветров, являлась из-под земли крымская весна, в лиловом цветении глициний, розовых тамарисков и китайски желтого дрока. Первый заезд обычно бывал кратким — несколько предпраздничных дней, первомайские, кое-кто дотягивал до девятого. Потом небольшая пауза, и в двадцатых числах мая съезжались девочки — молодые матери с детьми дошкольного возраста.     Поскольку племянников было около тридцати, график составляли еще зимой: больше двадцати человек четырехкомнатный дом не выдерживал.     Медея не верила в случайности, хотя жизнь ее была полна многозначительными встречами, странными совпадениями и точно подогнанными неожиданностями. Однажды встреченный человек через многие годы возвращался, чтобы повернуть судьбу, нити тянулись, соединялись, делали петли и образовывали узор, который с годами делался все яснее.     В середине апреля, когда, казалось, погода устанавливалась, выдался сумрачный день, похолодало, пошел темный дождь, обещавший обернуться снегом. Задернув занавески, Медея довольно рано зажгла свет и, бросив в свою умную печурку, которая брала мало топлива, но давала много тепла, два полена и немного хвороста, разложила на столе изношенную простыню и прикидывала, то ли порезать ее на кухонные полотенца, то ли, вырезав рваную середину, сшить из нее детскую простыню.     В это время в дверь крепко постучали. Она открыла. За дверью стоял молодой человек в мокром плаще и меховой шапке. Медея, приняв за одного из редких племянников, впустила его в дом.     — Вы Медея Георгиевна Синопли?— спросил молодой человек, и Меде поняла, что он не из родни.     — Да, это я, хотя уже сорок лет ношу другую фамилию,— улыбнулась Медея. Молодой человек был приятной наружности, со светлыми глазами и черными жидкими усиками, отпущенными книзу.— Раздевайтесь.     — Извините, как снег на голову. Равиль Юсупов, из Караганды…     Все дальнейшее, что произошло в этот вечер и в эту ночь, было изложено Медеей в письме, написанном, вероятно, на следующий же день, но так и не отправленном.     Много лет спустя оно попало в руки племяннику Георгия и объяснило ему загадку совершенно неожиданного завещания Медеи, найденного им в той же пачке бумаг и помеченного одиннадцатым апреля семьдесят шестого года. Письмо было следующее:     «Дорогая Еленочка! Хотя отправила тебе письмо всего неделю тому назад, произошло одно событие, которое действительно выходит из ряда вон, и об этом я и хочу тебе рассказать. Это из тех историй, начало которым положено давным-давно. Ты помнишь, конечно, возчика Юсима, который привез тебя с Армик Тиграновной в Феодосию в декабре восемнадцатого года? Представь себе, меня разыскал его внук через феодосийских знакомых. Удивительно, что и по сей день можно разыскать человека без всяких адресных книг. История довольно обыкновенная: их выселили из Алушты после войны, когда Юсима уже не было в живых. Мать Равиля с четырьмя детьми отправили в Караганду, это при том, что отец этих ребятишек погиб на фронте. Молодой человек с детства знает об этой истории — я имею в виду вашу эвакуацию — и помнит даже сапфировое кольцо, которое ты дала тогда Юсиму в благодарность. Мать Равиля многие годы носила его на руке, а в самые голодные времена променяла на пуд муки. Но это была только предварительная часть разговора, который, скажу тебе откровенно, меня тронул. Всплыло в памяти то, о чем мы не так уж любим вспоминать — о мытарствах тех лет. Потом Равиль мне открыл, что он участник движения за возвращение татар в Крым, что они давно уже начали и официальные и неофициальные шаги.     Он расспрашивал меня о старом татарском Крыме с жадностью, даже вытащил магнитофон и записывал, чтобы мой рассказ могли услышать его казахстанские и узбекские татары. Я рассказала ему, что помнила, о бывших моих соседях по Поселку, о Галие, о дедушке Ахмете-арычнике, который с рассвета до заката чистил здешние арыки, каждую соринку, как из глаза, вытаскивал, о том, как выселяли здешних татар, в два часа, не дав и собраться, и как Шура Городкова, партийная начальница, сама их выселяла, помогала вещи складывать и плакала в три ручья, а на другой день ее разбил удар и она уж перестала быть начальницей, но лет десять еще ковыляла по своей усадьбе с кривым лицом и невнятной речью. В наших местах и при немцах, хотя у нас румыны стояли, ничего такого не было. Хотя, я знаю, евреев брали, но не в наших местах. Рассказала я ему и про то, как в сорок седьмом, в половине августа, пришло повеление вырубить здешние ореховые рощи, татарами посаженные. Как мы ни умоляли, пришли дурни и срубили чудесные деревья, не дав и урожая снять. Так и лежали эти убитые деревья, все ветви в недозрелых плодах, вдоль дороги. А потом пришел приказ их пожечь. Таша с мужем из Керчи тогда у меня гостила, и мы сидели и плакали, глядя на этот варварский костер.     Память у меня, слава Богу, еще хорошая, все держит, и мы разговаривали за полночь, даже выпили. Старые татары, как помнишь, вина не брали. Уговорились, что назавтра я поведу его по здешним местам, все покажу. И тут он мне высказал свою тайную просьбу: купить ему дом в Крыму, но на мое имя, потому что татарам, оказывается, домов не продают, есть на этот счет специальный указ, от сталинских еще времен.     Помнишь ли, Еленочка, каков был Восточный Крым при татарах! А Внутренний! Какие в Бахчисарае были сады, а сейчас по дороге в Бахчисарай ни деревца, все свели, все уничтожили… Только я постелила Равилю постель в Самониной комнате, как слышу, машина к дому подъехала. Через минуту — стучат. Он грустно так посмотрел на меня: это за мной, Медея Георгиевна.     Лицо у него сделалось усталым до крайности, и я поняла, что не такой уж он и молодой — хорошо за тридцать. Он вытянул из магнитофона ленту, бросил в печь: неприятности у вас будут, простите меня. Я скажу им, что просто зашел на ночлег, и все… Ленточка эта, весь мой длинный рассказ, вмиг испарилась.     Пошла я открывать — стоят двое. Один из них — Петька Шевчук, сын здешнего рыбака, Ивана Гавриловича. Он мне, наглец, говорит: паспортная проверка — не пускаю ли я жильцов.     Ну, я ему отпустила по первое число: как ты смеешь ко мне в дом ночью вламываться? Нет, не пускаю я жильцов, но сейчас в доме у меня гость, и пусть они отправляются куда им будет угодно и до утра меня не беспокоят. Свинья такая, посмел в мой дом прийти! Если ты помнишь, я всю войну больничку продержала, здесь вообще, кроме меня, никаких медицинских сил не было. Сколько я ему фурункулов перелечила, а один был в ухе, пришлось вскрывать. Я чуть от страха не умерла, шутка ли: пятилетний ребенок — и все признаки мозгового поражения, а я кто — фельдшер! Ответственность какая…     Они повернулись и ушли, но машина не уехала, стоит возле дома наверху, мотор выключили.     А мальчик мой татарский, Равиль, улыбается спокойно: спасибо, Медея Георгиевна, вы необыкновенно мужественный человек, редко такие встречаются. Жаль, что вы мне не покажете завтра ни долину, ни Восточные холмы. Но я приду сюда, когда времена переменятся, я уверен.     Я достала еще одну бутылку вина, и спать мы уже не ложились, беседовали. Потом пили кофе, а когда рассвело, он умылся, я ему испекла лепешку, консервы дала московские, с лета еще оставшиеся, но он не взял, все равно, сказал, отберут. Проводила его до калитки, до самого верха. Дождь кончился, и было хорошо. Петька возле машины стоит, и второй с ним рядом. Простились мы с Равилем, а у них уже и дверка распахнута. Вот, Еленочка, какая история приключилась. Да, шапку свою меховую он забыл. Ну, я думаю, и хорошо. Может, повернется еще вспять, вернутся татары и отдам я ему шапку-то? Право, это было бы по справедливости. Ну да как Бог рассудит. А пишу я тебе так спешно вот на какой случай: хотя никогда в жизни ни в какие политические истории не попадала, это Самон был по этой части специалист, но, представь, вдруг в конце жизни, во времена послаблений, к старухе придерутся? Чтоб знала, где меня искать. Да, в прошлом письме забыла спросить, пришелся ли тебе впору новый слуховой аппарат. Хотя, признаться, мне кажется, что большая часть того, что говорят, не стоит того, чтобы слышать, и ты не много теряешь.     Целую тебя. Медея».     Был конец апреля. Медеин виноградник был вычищен, огород уже напыжился всеми своими грядками, а в холодильнике два дня как лежала разрезанная на куски гигантская камбала, которую принесли ей знакомые рыбаки.     Первым появился племянник Георгий с тринадцатилетним сыном Артемом. Сбросив рюкзак, Георгий стоял посреди дворика, морщился от прямого сильного солнца и вдыхал сладкий густой запах.     — Режь да ешь,— сказал он сыну, но тот не понял, о чем говорит отец.     — Вон Медея белье вешает,— указал Артем.     Дом Медеи стоял в самой верхней части Поселка, но усадьба была ступенчатая, террасами, с колодцем в самом низу. Там, между большим орехом и старым уксусным деревом, была натянута веревка, и Медея, проводящая обыкновенно свой обеденный перерыв в хозяйственных хлопотах, развешивала сильно подсиненное белье. Темно-синие тени гуляли по голубому полотну латаных простыней, простыни медленно, парусообразно выгибались, грозя развернуться и уплыть в грубо-синее небо.     «Бросить бы все к черту и купить здесь дом,— думал Георгий, спускаясь вниз к тетке, которая все еще не заметила их.— А Зойка как хочет. Взял бы Темку, Сашку…»     Последние десять лет именно это приходило ему в голову в первые минуты в крымском доме Медеи… Медея наконец заметила Георгия с сыном, бросила в пустой таз последнюю свернутую жгутом простыню, распрямилась:     — А, приехали… второй день жду… Сейчас, сейчас я подымусь, Георгиу.     Одна только Медея звала его так, на греческий лад. Он поцеловал старуху, она провела ладонью по родным, черным с медью, волосам, погладила и второго:     — Вырос.     — А можно там посмотреть, на двери?— спросил мальчик.     Дверная коробка по бокам была вся иссечена многочисленными зарубками — внуки метили рост.     Медея прицепила последнюю простыню, и она полетела, накрыв собой половину облачка, случайно забредшего в голое небо.     Георгий подхватил пустые тазы, и они пошли наверх: черная Медея, Георгий в мятой белой рубахе и Артем в красной майке.     А из соседней усадьбы, через чахлый и кривой совхозный виноградник, следили за ними Ада Кравчук, ее муж Михаил и их постоялица из Ленинграда, маленькая белая мышка Нора.     — Здесь народу собирается — тьма! Мендесихина родня. Вон Георгий приехал, он всегда первый,— не то с одобрением, не то с раздражением поясняла Ада постоялице.     Георгий был всего несколькими годами моложе Ады, в детские годы они вместе здесь хороводились, и Ада теперь недолюбливала его за то, что сама она постарела, расквашнела, а он все молод и даже седины не нажил.     Нора завороженно смотрела в ту сторону, где сходились балка, горушка, завивалась какая-то длинная складка земли и там, в паху, стоял дом с черепичной крышей и звенел промытыми окнами навстречу трем стройным фигурам — черной, белой и красной… Она любовалась пейзажем и думала с благородной грустью: написать бы такое… Нет, не справиться мне…     Была она художница, кончила училище не совсем блестяще, однако кое-что у нее получалось: акварельные летучие цветы, флоксы, сирени, легкие полевые букеты. Вот и теперь, приехав только что сюда на отдых, она все приглядывалась к глициниям и предвкушала, как поставит одни кисти, совсем без листьев, в стеклянную банку, на розовую скатерть и, когда дочка днем будет спать, сядет рисовать на заднем дворике у тети Ады… Однако этот изгиб пространства, его сокровенный поворот волновал ее, побуждал к работе, которая самой же и казалась не по плечу. А три фигуры поднялись к дому и скрылись из виду…     На маленькой площадке, как раз посередине между крыльцом дома и летней кухней, Георгий распаковывал две привезенные им коробки, а Меде распоряжалась, что куда нести. Момент был ритуальный. Каждый приезжающий привозил подарки, и Медея принимала их как будто не от своего имени, а от имени дома.     Четыре наволочки, два заграничных флакона с жидким мылом для мытья посуды, хозяйственное мыло, которого в прошлом году не было, а в этом появилось, консервы, кофе — все это приятно волновало старуху. Она разложила все по шкафам и комодам, велела не раскрывать без нее второй ящик и поспешила на службу. Обеденный перерыв уже окончился, а опаздывать она обычно себе не позволяла.     Георгий поднялся на самый верх теткиных угодий, где, как сторожевая башня, еще покойным Мендесом была водружена деревянная будка уборной, вошел в нее и, сев без малейшей надобности на отскобленное добела деревянное сиденье, огляделся. Стояло ведерко с золой, поломанный ковшик при нем, висела на стене выцветшая картонка с инструкцией по пользованию уборной, написанная еще Мендесом, со свойственным ему простодушным остроумием. Заканчивалась она словами: уходя, оглянись, чиста ли твоя совесть…     Георгий задумчиво глядел поверх короткой, закрывающей лишь нижнюю часть уборной, двери в образовавшееся выше прямоугольное оконце и видел двойную цепь гор, опускающуюся довольно резко вниз, к далекому лоскуту моря и развалинам древней крепости, различимым лишь острым глазом, да и то в ясную погоду. Он любовался этой землей, ее выветренными горами и сглаженными предгорьями, она была скифская, греческая, татарская, и хотя теперь стала совхозной и давно тосковала без человеческой любви и медленно вымирала от бездарности хозяев, история все-таки от нее не уходила, витала в весеннем блаженстве и напоминала о себе каждым камнем, каждым деревом… Среди племянников давно уже было установлено: лучший на свете вид открывается из Медеиного сортира.     А под дверью переминался с ноги на ногу Артем, чтобы задать отцу вопрос, который — сам знал — задавать сейчас не стоило, но, дождавшись, когда отец вышел, все-таки спросил:     — Пап, а когда на море пойдем?     Море было довольно далеко, и потому обычные курортники ни в Нижнем поселке, ни тем более в Верхнем не селились. Отсюда либо ездили на автобусе в Судак, на городской пляж, либо ходили в дальнюю бухту, за двенадцать километров, и это была целая экспедиция, иногда на несколько дней, с палатками.     — Что ты как маленький,— разозлился Георгий.— Какое сейчас море? Собирайся, на кладбище сходим…     На кладбище идти Артему не хотелось, но выбора у него теперь не оставалось, и он пошел надевать кеды. А Георгий взял холщовую сумку, положил в нее немецкую саперную лопатку, подумал немного над банкой краски-серебрянки, но медленное это дело решил оставить на следующий раз. С вешалки в сарае он сдернул линялую шляпу из солдатского среднеазиатского комплекта, им же когда-то сюда привезенного, стукнул шляпой о колено, выбив облако мельчайшей пыли, и, заперев дверь дома, сунул ключ под известный камень, мимоглядно порадовавшись этому треугольному камню с одним раздвоенным углом — он помнил его с детства.     Георгий, в прошлом геолог, шел легким и длинным профессиональным шагом, за ним семенил Артем. Георгий не оглядывался, спиной видел, как торопится Артем, сбиваясь с шага на бег.     «Не растет, в Зойку пойдет»,— с привычным огорчением подумал Георгий. Младший сын, трехлетний Саша, был ему гораздо милей своим набыченным бесстрашием и непробиваемым упрямством, обещающими превратиться во что-то бесспорно более мужское, чем этот неуверенный в себе и болтливый, как девочка, первенец. Артем же боготворил отца, гордился его столь явной мужественностью и уже догадывался, что никогда не станет таким сильным, таким спокойным и уверенным, и сыновняя его любовь была горько-сладкой.     Но теперь настроение у Артема стало прекрасным, как если бы он уговорил отца пойти на море. Он и сам не вполне понимал, что важно было не море, а выйти вдвоем с отцом на дорогу, еще не пыльную, а свежую и молодую, и идти с ним куда угодно, пусть и на кладбище.     Кладбище шло от дороги на подъем. Наверху была разрушенная татарская часть с остатками мечети, восточный же склон издавна был христианским, но после выселения татар христианские захоронения стали подниматься по склону вверх, как будто и мертвые продолжали неправедное дело изгнания.     Вообще-то предки Синопли покоились на феодосийском греческом кладбище, но к тому времени оно давно было закрыто, а отчасти и снесено, и Медея с легким сердцем похоронила мужа-еврея здесь, подальше от матери. Рыжая Матильда, добрая во всех отношениях христианка, истова православная, недолюбливала мусульман, боялась евреев и шарахалась от католиков.     Над могилой Медеиного мужа стоял обелиск со звездой в навершии и надписью, вырубленной на цоколе:     «Самуил Мендес,     боец ЧОН, член партии с 1912 года.     1890—1952».     Надпись соответствовала воле покойного, звезду же Медея несколько переосмыслила, выкрасив серебрянкой заодно и острие, на которое она была насажена, отчего та приобрела шестой, перевернутый, луч и напоминала Рождественскую, как ее изображали на старинных открытках, а также наводила и на другие ассоциации.     Слева от обелиска стояла маленькая стелла с овальной фотографией круглолицего, улыбающегося умными узкими глазками Павлика Кима, приходившегося Георгию родным племянником и утонувшего в пятьдесят четвертом году на городском судакском пляже на глазах у матери, отца и деда, старшего Медеиного брата Федора.     Придирчивому глазу Георгия не удалось найти неполадки, и Медея, как всегда, его опередила: ограда была покрашена, цветник вскопан и засажен дикими крокусами, взятыми на Восточных холмах. Георгий для порядка укрепил бровку цветника, потом обтер штык лопаты, сложил ее и забросил в сумку. Молча посидели отец с сыном на низкой лавочке, Георгий выкурил сигарету. Артем не прерывал отцовского молчания, и Георгий благодарно положил ему руку на плечо.     Солнце клонилось к западному хребту, нацеливаясь в ложбинку между двумя округлыми горками, Близнецами, как шар в лузу.     В апреле солнце садилось между Близнецами, сентябрьское солнце уходило за горизонт, распарывая себе брюхо о шлык Киян-горы. Год от года высыхали источники, вымирали виноградники, приходила в упадок земля, и только профили гор держали каркас этого края, и Георгий любил их, как можно любить лицо матери или тело жены,— наизусть, с закрытыми глазами, навсегда.     — Пошли,— бросил он сыну и начал спуск к дороге, шагая напрямик, не замечая обломков каменных плит с арабской вязью.     Артему сверху показалось, что серая дорога внизу движется, как эскалатор в метро, он даже приостановился от удивления:     — Пап!— И тут же засмеялся: это шли овцы, заполняя буроватой массой всю дорогу и выплескивая ее на обочину.— Я думал, дорога движется.     Георгий понимающе улыбнулся…     Они смотрели на течение медленной овечьей реки и были не единственными, кто наблюдал за дорогой: метрах в пятидесяти на пригорке сидели две девочки, подросток и совсем маленькая.     — Давай обойдем стадо,— предложил Артем.     Георгий согласно кивнул. Проходя совсем рядом с девочками, увидели, что разглядывают они совсем не овец, а какую-то находку на земле. Артем вытянул шею: между двумя жесткими сухими плетьми каперсового куста торчком стояла змеиная кожа, цвета старческого ногтя, полупрозрачная, местами она была скручена, кое-где треснула, и маленькая девочка, боясь тронуть ее рукой, опасливо прикасалась к ней тонкой палочкой. Вторая же оказалась взрослой женщиной, это была Нора. Обе были светловолосые, обе в легких косынках, в длинных цветастых юбках и одинаковых кофточках с карманами.     Артем тоже присел возле змеиной кожи.     — Пап, ядовитая была?     — Полоз,— пригляделся Георгий,— здесь много их.     — Мы никогда такого не видели,— улыбнулась Нора. Она узнала в нем того — утреннего, в белой рубашке.     — Я в детстве здесь однажды змеиную яму нашел.— Георгий взял шуршащую кожу и расправил ее.— Свежая еще.     — Неприятная все же вещица,— передернула плечом Нора.     — Я ее боюсь,— шепотом сказала девочка, и Георгий заметил, что мать и дочь уморительно похожи — круглыми глазами и острыми подбородочками — на котят.     «Какие милые малышки»,— подумал Георгий и положил их страшную находку на землю.     — Вы у кого живете?     — У тети Ады,— ответила детская женщина, не отрывая глаз от змеиной кожи.     — А,— кивнул он,— значит, увидимся. В гости приходите, мы вон там,— и он махнул в сторону Медеиной усадьбы и не оглядываясь сбежал вниз. Вприпрыжку за ним понесся Артем.     Стадо тем временем прошло, и только арьергардная овчарка, в полном безразличии к прохожим, трусила по дороге, заваленной овечьим пометом.     — Ноги большие, как у слона,— с осуждением сказала девочка.     — Совсем не похож на слона,— возразила Нора.     — Я же говорю, не сам, а ноги…— настаивала девочка.     — Если хочешь знать, он похож на римского легионера.— Нора решительно наступила на змеиную кожу.     — На кого?     Нора засмеялась своей глупой привычке разговаривать с пятилетней дочкой, совершенно забывая о ее возрасте, поправилась:     — Глупость сказала! Римляне же брились, а он с бородой!     — А ноги как у слона…     Поздним вечером того же дня, когда Нора с Таней уже спали в отведенном им маленьком домике, а Артем свернулся по-кошачьи в комнате покойного Мендеса, Медея сидела с Георгием в летней кухне. Обычно она перебиралась туда в начале мая, но в этом году весна была ранняя, в конце апреля стало совсем тепло, и она открыла и вымыла кухню еще до приезда первых гостей. К вечеру, однако, похолодало, и Медея накинула выношенную меховую безрукавку, покрытую старым бархатом, а Георгий надел татарский халат, который уже много лет служил всей Медеиной родне.     Кухня была сложена из дикого камня, на манер сакли, одна ее стена упиралась в подрытый склон холма, а низенькие, неправильной формы окна были пробиты с боков. Висячая керосиновая лампа мутным светом освещала стол, в круглом пятне света стояли последняя сбереженная Медеей для этого случая бутылка домашнего вина и початая поллитровка яблочной водки, которую она любила. В доме был давно заведен странный распорядок: ужинали обыкновенно между семью и восемью, вместе с детьми, рано укладывали их спать, а к ночи снова собирались за поздней трапезой, столь неполезной для пищеварения и приятной для души. И теперь, в поздний час, переделав множество домашних дел, Медея и Георгий сидели в свете керосиновой лампы и радовались друг другу. У них было много общего: оба были подвижны, легки на ногу, ценили приятные мелочи жизни и не терпели вмешательства в их внутреннюю жизнь.

/ Полные произведения / Улицкая Л.Е. / Медея и ее дети

Мы напишем отличное сочинение по Вашему заказу всего за 24 часа. Уникальное сочинение в единственном экземпляре.

100% гарантии от повторения!

                                          В мире лекарственных растений  

                                                  Познавательная игра

Я не степью хожу, я хожу по аптеке. Разбираюсь в ее травяной картотеке. Беспредельная степь, бесконечная степь, Ты неписаный странный рецепт. (Стихотворение исполняется под музыку). Ведущий: Сегодня мы предлагаем вам совершить путешествие в заколдованный мир природы. В нем нет ни одного бесполезного растения. Весь зеленый мир – это своего рода аптека, дающая нам бесплатные лекарства, с помощью которых предупреждаются и вылечиваются разные заболевания. Давно заметил человек, что некоторые растения излечивают от недугов. Стал запоминать, от чего что помогает. Вспомнил, что звери тоже травами лечатся, среди великого множества нужные для себя разыскивают. Да вы и сами не раз, наверное, видели, как лечатся кошки и собаки. Выберут листочек в основном длинный, узкий, оторвут зубами и проглотят, не разжевывая. Внимательный взгляд да хорошая память многое могут сделать. Заметить, запомнить, другим пересказать. Так из поколения в поколение передавались сведения о целебных свойствах растений. Приглашаются две команды, которые будут состязаться между собой в знаниях о лекарственных травах. 1- ая команда 1-й участник: Наша команда называется "Ландыши". Полна чудес могучая природа. Дары свои обильно рассыпая, Причудливо она играет. Бросит В болотинке, в забытом уголке Под кустиком цветок весны жемчужный, Задумчиво склоненный ландыш.

2-й участник: "Ландыш" – слово латинское, означает "лилия долин, цветущая в мае". 3-й участник: Ландыш – лекарственное растение. С древности он широко применяется в медицине. Его называют спасателем человеческих жизней. Ландыш применяется для лечения сердца и сосудов. Ландыш – прекрасное средство от параличей, от боли в животе. Он действует как успокаивающее средство. 4-й участник: Девушки в деревне соком ландыша натирали щеки, чтобы быть румяными. 5-й участник: Ландыш не только целебен, но и ядовит. Употреблять его в пищу в необработанном виде смертельно. Поэтому ландыш надо собирать очень осторожно. 6-й участник: Сейчас ландыш числится в списке растений, которым грозит гибель. Давайте беречь этих крохотных жителей леса, ведь приятно же созерцать, как “кусты веселых ландышей жемчужных под каждым кустиком горят”. Вторая команда: Наша команда называется "Рябинки". 1-й участник: Я знал тебя, моя рябинка... Ты на околице села Над серой крышею овина Под небом северным росла. Тебя трепала непогода, А ты – всем горестям назло Росла и крепла год от года, Глядясь в озерное стекло. 2-й участник: Название "Рябина" произошло от слова "терпкий" и дано за терпкий вкус плодов. На протяжении ряда веков рябина считалась "сорной" породой, ее вырубали за ненадобностью. Сейчас отношение к дереву изменилось. Установлено, что рябина приносит пользу в лесу и человеку. 3-й участник: В древнем Риме рябину применяли для укрепления желудка. В русской народной медицине варенье из плодов рябины используется как успокаивающее средство, настой из плодов – как желудочное и кровоостанавливающее. 4-й участник: В листьях рябины содержится аскорбиновой кислоты больше, чем в плодах. Корни рябины лечат заболевания печени. 5-й участник: В современной научной медицине при недостатке витаминов рекомендуются свежие и сухие плоды рябины. Из рябины варят варенье, пасту, делают конфеты. 6-й участник: Мне даже страшно – Так она тонка, так высока. При каждом резком звуке Дрожит, И от любого ветерка Все гнется И заламывает руки. Придет гроза И буря налетит, Всю до земли согнет и распластает. Гром отгремит, Громада туч истает, Взгляну в окно: А тонкая стоит.

Доктор Айболит: Всех я травами лечу, Исцелить я всех хочу, Приходи ко мне лечиться И корова, и волчица.

Здравствуйте, ребята! А вы знаете, куда я направляюсь? Травы собирать. Много трав растет полезных На земле страны родной. Помогают от болезней Мята, пижма, зверобой. Из даров лесного царства Люди делают лекарства. А вот и первая травка.

Ромашка: Я – ромашка полевая Я – ромашка луговая. Расскажу я о себе. Родина моя – Америка. Еще в 40-х годах прошлого столетия меня показывали как редкость в Петербургском ботаническом саду. Как сорняк, попала вместе с зерном в трюмы пароходов, затем поехала по железной дороге. В вагонах были щели, и мои мелкие семена рассеялись по полотну железной дороги. Вскоре железнодорожные насыпи покрылись мягкой и ароматной травкой. Так я попала в Россию. Народные лекари говорят: "У кого в горле болит, возьми стакан молока, стакан воды и по одной щепотке ромашки, липового меда - смешай все вместе, вскипяти, процеди сквозь тряпицу, остуди как парное молоко и пей вместо чая". Известно, что волосы, промытые в ромашковом растворе, приобретают золотистый оттенок. А кто часто умывается крепким наваром, у того кожа на лице делается бархатистой и нежной. Если посадить ромашку вокруг яблонь, деревья не будут страдать от яблоневой плодожорки. Капусту я оберегаю от гусениц. Ромашку полезно держать в чуланах, кухнях, где хранятся продукты. Где разложено это растение, там не будет мышей. Любят ромашку и пасечники, врачи лечат ей простуду, лихорадку и зубную боль. Меня не забывают и поэты: Посреди лугов увядших, Опаленных жарким зноем, Белокурые ромашки Поднимаются прибоем. Белокурые ромашки Травы красят белой кистью, И звенит, звенит протяжно Жаворонок в синей выси.

Я, ромашка, даю первое задание нашим командам. Напишите, какие цветы носят человеческие имена? (Ребята пишут ответы на заранее подготовленных листочках. Ромашка собирает ответы и отдает жюри). Роза: Розы – сестры зори. Цвет их цвету зари равнозначен... Раскрываются розы лишь в первых рассветных лучах, А раскрывшись на диво, они то смеются, то плачут, Грусть и радость не чая В глубоких атласных цветах. Подойди, посмотри на цветы в озарении пылком, На цветы, наводящие тихую, светлую грусть Розы ранние схожи с открытою детской улыбкой, На седую старушку похож увядающий куст. Проливается в росы холодная звездная россыпь. Зазвучали вдали молодых соловьев голоса... Отыщи свою розу. Не спеши, не пройди мимо розы. Помни, розу одну дважды видеть цветущей нельзя.

Родословная моя уходит в глубокую древность. По преданию самая красивая из женщин на свете родилась из раскрывающегося бутона розы, который состоял из 108 больших и 1008 маленьких лепестков. На Востоке меня считали священным цветком. В Коране говорится, что роза возникла из капель пота пророка Магомета. Нет на свете цветков красивее и благоуханнее роз... Французы создали театр роз, где ставят пьесы, героями которых являюсь я. В парижском розарии собраны почти все виды роз, существующих в мире: тут и вьющиеся розы, имеющие на одном кусте до двухсот цветков, и цветущие по два раза в лето. В России меня стали разводить только при Петре I. На Гавайских островах растут даже черные и голубые розы. Из лепестков розы готовят настой, отвары, варенье, делают розовое масло, популярно в Болгарии, Турции. А теперь я, Роза, даю вам второе задание: попробуйте отгадать название лекарственных трав, находящихся на подносе. Шиповник: А я - богатейшая копилка различных витаминов. Не надо забывать, что без меня не было бы розы. Мои цветы состоят из овальных бледно-розовых, белых, желтых или розовых лепестков, которые охраняются верными стражами - шипами. Белые и желтые цветы шиповника любил французский поэт Шатобриан. Однажды он решил подарить букет любимой женщине и с огорчением увидел, что цветы по дороге увяли. Он хотел извиниться, но женщина с улыбкой заметила: "Увы, мой дорогой, цветы умирают раньше, чем слова..." Природе неизвестно растение, более богатое витамином С, чем плоды шиповника. Из моих лепестков можно приготовить варенье, вкусный чайный напиток, а из плодов шиповника готовят отвар для настоев, соков, киселей, квасов, компотов. На Алтае и Сибири в ход идут семена растения. Их поджаривают, измельчают и заваривают, как кофе. Медики считают, что те, кто пьет полстакана отвара шиповника, запасаются бодростью на целый день. Если пить витаминный чай регулярно, грипп, ангина и другие болезни не смогут к вам подобраться. Шиповник везде будет жить, лишь бы было солнце. Витамин С в нем был обнаружен совсем недавно, в 1931 году. С одного куста можно получить до 5 кг плодов. Живет куст 25-30 лет. Я, шиповник, даю вам третье задание. Вспомните и назовите загадки, пословицы, поговорки, посвященные травам, овощам, цветам. Облепиха: - Одно из первых мест в лекарственном саду занимаю я. Мои удивительные свойства известны давно. Среди 10 тысяч растений древней медицины я занимала почетное место. Я широко применяюсь как средство, заживляющее наружные раны, внутренние язвы. Российские ученые доказали, что в моих плодах, листьях и коре более десятка необходимых жизненных веществ. Вкусные соки, варенье и джемы из облепихи пользуются большим успехом. Из моих плодов получают знаменитое облепиховое масло, я расту сейчас практически у каждого садовода. Я, облепиха, даю вам четвертое задание: назовите полезные лесные ягоды. Как они используются в лекарственных целях? Доктор Айболит: - А я тоже приготовлю задание для ребят. 1. Ты растение не тронь - жжется больно, как огонь. Что это за растение? (Крапива.) Для чего ее принимают? (Отваром моют голову. Останавливает кровь.) 2. Тонкий стебель у дорожки, На конце его - сережки, На земле лежат листки -Маленькие лопушки. (Подорожник. Лечит ранки, порезы; от желудочных болезней). 3. Белые горошки на зеленой ножке. (Ландыш. Делают капли от сердечной боли, успокаивающее). 4. Стоят кругом сестрички Желтые глазки, белые реснички. (Ромашка. Поласкают гордо при ангине, ополаскивают волосы). 5. Держатся на стеблях крепких Сто плодов шершавых, цепких. (Репей. Репейным маслом смазывают голову). 6. Какое лекарственное растение любят кошки? (Валериана). 7. Соком какого растения сводят бородавки? (Чистотел). 8. Назовите травы и растения, которыми можно вылечиться от простуды. (Малина, клюква, липовый цвет, мать-и-мачеха, мята). 9. Горел в траве росистый, потом померк, потух, и превратился в пух. (Одуванчик, готовят салат, возбуждает аппетит). 10. Дикой розой называют, Как лекарство применяют. (Шиповник. Сироп из шиповника богат витамином С). Молодцы, ребята! Вижу, что можете свое здоровье поправить и без таблеток, с помощью трав. А вот к нам еще одна гостья пожаловала. Травяная ведьма: - Я травяная ведьма. Я вижу, Доктор Айболит, ты много насобирал трав. Я хочу тебе, дружок, Дать в букет еще цветок. (Дает ему в руки дурман-траву). Доктор Айболит: - Разгадал я твой обман! Посмотрите, вот дурман - Ядовитая трава. Разболится голова От подарка твоего. Забирай назад его. Ох уж эта травяная ведьма! и норовит сделать гадость. Корешок ядовитый подсунет, то траву несъедобную. Травяная ведьма: - Я тоже приготовила ребятам задания, такие сложные, ни за что не отгадаете. 1) Когда вы приходите в лес и видите ели, сосны, осины... А вот и береза. На ней черный гриб. Это старинное народное средство применяемое при желудочных заболеваниях. Как называется этот гриб? (Чага). 2) Представьте себе, что простыли. У вас кашель, вы чихаете, хотя на улице весна. Между тем, в растительном мире есть средств от простуды. Ранней весной на оттаявших пригорках южных склонах канав растет нужное вам лекарство. Верхняя час этого растения ярко-зеленая, глянцевая, на ощупь холодящая, а снизу лист белый, покрытый нежными белыми “войлоками”. Что это за растение? (Мать-и-мачеха). 3) В Древней Руси это растение названо в честь бога Солнца Ярилы. О страшной силе этого растения знали уже много веков назад. Подметили, что человек, пожевавший ее, мечется, буйствует, ему что-то мерещится. Что это за растение? (Белена). Доктор Айболит: - Белены объелся, - говорят о человеке, внезапно приходившем в неистовство или совершающем поступки, противоречащие здравому смыслу. Не трогайте ее: отравление может быть смертельным. Травяная ведьма: 4) Вы пошли на экскурсию или за грибами - и вдруг несчастье: натерли ногу. Что делать? Ведь по близости нет аптеки. Каким лекарственным растениям вы воспользуетесь? (Подорожник). А как вы им воспользуетесь? (Нужно сорвать лист, обернуть им больное место. Листок приятно холодит, боль постепенно проходит). Ведущий: - Сейчас проверим, как выполнили домашнее задание наши команды. Нужно было отыскать и рассказать нам легенду о растении, в честь которого названа их команда. Команда "Ландыши": - Старинное русское предание рассказывает о безнадежной любви водяной царевны Волховы к удалому Садко. Узнав о его верной любви к простой девушке Любаве, она вышла на берег, чтобы последний раз послушать песни и игру на гуслях своего любимого. Долго ходила Волхова по лугам и опушкам, но Садко нигде не было. Как вдруг увидела она двоих среди стройных берез. Это были они - Садко и Любава. Заплакала с горя гордая царевна, горькие слезы покатились из ее синих, как море, глаз. Жемчужинами падали они в траву и превращались в ароматные серебристые цветы - символ верности, любви и нежности. Обездоленная горем, навсегда ушла Волхова в свое холодное подводное царство. Команда "Рябинки": - Жили как-то муж с женой, было у них двое детей. Старшая дочь нелюбимая, и имя имела неласковое, звали ее Восьмухой. Была она злой, завистливой. Зато меньшого сына родители ласково назвали Романушкой. Был он добрый, приветливый. Невзлюбила Восьмуха Романушку и задумала погубить. Завела как-то ребенка в гнилое болото и утопила. Выросло на том месте приветливое и кудрявое деревце и растет с тех пор по всей русской земле. И назвали его люди ласково рябинкой. Ведущий: - Теперь жюри подводит итоги. Кто же стал лучшим знатоком лекарственных трав. Травяная ведьма: - Вы, ребята, так много знаете. Я одумалась, ребята, Лучше вместе в лес пойдем, Соберем шалфей и мяту, Нежных ландышей нарвем, Дома их поставим в вазу.

Доктор Айболит: - Мы растенья эти знаем, Бережем и охраняем От таких лихих, как эта, Собирательниц букетов. В Книгу Красную они Уж давно занесены. Мы их рвем не на потеху, Отнесем мы их в аптеку. Из даров лесного царства Люди делают лекарства.

Ведущий: - Лекарственные растения приносят большую пользу людям. Но и мы должны относиться к ним бережно, чтобы они могли еще долго приносить нам пользу. Для этого не вырывайте растения с корнем, а собирайте их бережно, осторожно! Доктор Айболит: - Если я сорву цветок, Если ты сорвешь цветок, Если все и я, и ты, Если мы сорвем цветы -Опустеют все поляны, И не будет красоты,

Павлова Н.А., зав. библиотекой гимназии № 10, г. Зеленодольск

http://schoollibrary.ioso.ru/